– И куда она пойдет, в деревню свою? – я услышала об измене мужа

— Никуда Крис не уйдёт, — самоуверенно заявил мой муж. Он откинулся на спинку кресла и провел ладонью по тёмным волосам. При этом его голубые глаза блеснули огнем. Я замерла на входе на террасу, зачем-то спрятавшись за качелями. Платье цвета молодой зелени обмотало ноги. Туфельки на низком каблучке вросли в землю, а я не могла понять, почему я должна уйти?

Сегодня мы отмечали четырёхлетие нашего сына Мирона, и пока дети развлекались на пенной вечеринке, я выгадала момент побыть с мужем, но он, видимо, был занят.

— А если она все же узнает про твои похождения и твою рыжую? — усмехнувшись, уточнил наш друг семьи Данил.

Меня не было видно, но я прекрасно могла рассмотреть мужчин: Герман, который по случаю праздника сменил строгий костюм на светлые бежевые брюки и свободную льняную рубашку и Даня в джинсах и майке.

— И что? Никуда Крис не уйдёт. Не в свою ж деревню ей возвращаться. Тем более рыжая это экстрим и кайф, а моя Крис… — муж цокнул языком.

Мои пальцы похолодели. Я чуть не опрокинула на землю поднос с напитками и фруктами.

— Крис… она хранительница очага. Мать моего сына. И вообще это разное. Рыжая — это огонь. Она такое вытворяет в постели, что Крис никогда не сделает. И я ничего менять не собираюсь. Как говорится, хороший левак укрепляет брак…

Сердце пропустило удар. Губы дрогнули. А ладони стали влажными. Липкий пот выступил на спине.

Я сделала один шаг вглубь кустов цветущего жасмина и тяжело задышала.

Что говорил Герман?

О чем?

Что я никогда не сделаю?

От шока до меня со скрипом доходил смысл сказанных мужем слов.

— А как ты умудряешься не спалиться? — встал с кресла Даня и шагнул к окну. Полы террасы тихо скрипнули. Я совсем провалилась в кусты. Нервно сдавила побелевшими пальцами поднос и сквозь гул собственного сердца старалась расслышать, что ответит муж.

— Крис же домашняя девочка. Ей дела нет, сколько времени я провожу на работе… А рыжая… Она такая, что в любой момент, в любом месте готова, даже в туалете ресторана на обеде… — Герман протяжно свистнул. Послышался звон бокалов.

Я прикрыла глаза.

Нет.

Этого же не может быть. Герман…

Мы же любили друг друга, уважали. Мы так давно вместе, что я и подумать не могла…

Восемь лет брака.

Счастливые восемь лет, за которые мы оба росли, вставали на ноги, и Герман из маленькой конторы сделал целую компанию. Он был архитектором, а я когда-то давно реставратором.

Мы начинали вместе. Я пришла как наемный сотрудник, а потом…

А потом короткий роман, который обернулся свадьбой.

Несколько лет упорной работы. Герман с ног валился от усталости, когда все деньги вкладывались в бизнес, а я один кусок мяса умудрялась на неделю растянуть. Безденежье, и первый раз ничего не вышло. Мои бессонные ночи, когда я дописывала за студентами из строительного дипломы. Герман, который по утрам ездил разгружать фуры, а к полудню бежал на работу, чтобы хоть как-то исправить ситуацию.

Только потом через все это дерьмо у нас вышло, у нас получилось. Мы выбрались. Муж стремительно стал подниматься вверх, а я пошла в долгожданный декрет.

И все это разрушено, да?

— Крис тебя не простит, если узнает, — глубокомысленно заметил Данил и провел указательным пальцем по ободку бокала, а я вздрогнула при звуках своего имени.

— Крис ничего не узнает, Дань, — отмахнулся муж. — А даже если и так… Четыре года в декрете, она за все это время растеряла своих клиентов. Работы нет. Я денег не дам. Дома нет. Ей некуда идти…

Эти слова словно полоснули меня по горлу. В голове встала картинка удобной покорной жены, с буклями на голове, в розовом фартуке и готовящей пироги.

И это была я.

— Гер, — тихо сказал Даня. — У женщин есть одно чудовищное состояние. Когда им больно, они готовы разнести к чертям не только свою жизнь, жизнь любимого, но и себя разрушить. До основания. Они настолько безумные в своей ненависти, что готовы себя уничтожить. А теперь представь, что они способны сделать с изменником?

Я затряслась от этих слов. Потому что действительно была уничтожена. Уже ощущала всю боль в мертвой от признаний мужа душе.

— Дань, не нагнетай, — фыркнул муж. — Погоди, мне моя звонит. Да, Насть…

Я похолодела.

Любовницу он называл «моей».

— Я же говорил, что у сына день рождения, — хмыкнул Герман и прошёл вдоль террасы. — Нет. Я понимаю, что хочешь сегодня увидеться…

Сколько раз вот так Герман уезжал на работу, а сам был со своей любовницей? Сколько времени я такая дура? Сколько времени я ждала его? Сколько я ещё не знала?

Слёзы сдавили горло, и я, боясь вздохнуть, сделала шаг назад.

— Да, потом я везу семью на море. Настен, ну мы обсуждали, что я не могу остаться… — продолжал муж, а я все отступала назад. Ветки жасмина царапали лицо, а белые цветы опадали на землю. — Но я постараюсь что-нибудь придумать. Может тебя с собой возьму…

Последние слова мужа стали выстрелом в упор. Я потеряла равновесие, с подноса на землю упали бокалы. Звук был такой словно я об стену их разбила. Губы задрожали. Я не хотела, чтобы Герман видел меня. Смотрел на униженную и растоптанную.

Не хотела…

Он не должен узнать, что я в курсе.

— Эй, кто там, — спросил Даня, выглядывая из окна террасы. Я резко присела на корточки, а по ступенькам спустился муж.

Его взгляд скользил по кустам. Я кожей ощущала его прикосновения. Мое дыхание остановилось, и я судорожно старалась унять бешеное биение сердца. Герман сделал шаг вперёд. Склонил голову к плечу, словно рассматривая меня сквозь ветки жасмина.

Нет. Пожалуйста.

Если он узнает, если он поймёт…

Господи, что будет с сыном? На его празднике родители решили развестись.

Герман дотронулся до перил и снова шагнул вперёд.

Я зажмурилась.

Хоть бы не заметил. Хоть бы…

— Крис, это ты? Кристин?

Я задержала дыхание. Муж стал озираться по сторонам, но никого разглядеть не смог. Он так и не отключил вызов. Сквозь стук своего сердца я слышала, как девица что-то тараторила. Даня вышел следом и огляделся.

— Гер, знаешь пословицу, что на воре шапка горит? — друг положил руку мужу на плечо, похлопал. — Так вот, сейчас я реально увидел как это бывает.

— Да иди ты… — отозвался муж. Сбросил руку с плеча. После чего коротко сказал в мобильный. — Все, мне некогда говорить, вечером позвоню…

Муж ещё раз осмотрел кусты, а я застыла. По щекам текли слёзы и горло болело.

Нет.

Этого не могло быть.

Мы же с Германом все начинали вместе. Делили с ним все невзгоды. Я же была той, которая согласилась на скромную свадьбу в одной из столовых, и была счастлива, потому что не важно было как, мне важно с кем.

С Германом.

На мне не было пышного платья или хрустальных туфелек. Мне не делали макияж и причёску. Я сама заплела себе волосы в ажурную косу и закрепила на ней короткую скромную фату. Герман сам бегал с друзьями, чтобы купить алкоголь подешевле, сам договаривался с кем-то из знакомых, чтобы машина, на которой мы приедем в загс была старым раритетным Мерседесом. И нам ничего кроме друг друга не надо было.

А сейчас оказалось, что я так и осталась той Кристиной, которая поддерживала во всем мужа, а он…

Он изменился.

И изменил.

Я выползла из кустов с другой стороны, и отряхнула подол платья, в котором торчали всякие веточки и листва. Направилась вместе с подносом в детскую зону.

Я боялась, что меня перехватят и начнут говорить, потому что из связного я могла сказать только одно: муж мне изменяет.

Я встала с краю площадки, где пена была повсюду и закрывала ножки столов со сладостями, и дети чуть ли не с ума сходили, дёргая нескольких аниматоров. Мирон носился и кричал громче всех. Ему сегодня можно. Он именинник.

Боже… что с нами будет? Как объяснить сыну, что папа больше нас не любит. Как? Как уйти, как в глаза смотреть общим друзьям?

Как я буду одна с сыном?

Гер прав. Я давно не работала. Я потеряла всю клиентскую базу. Я сама загнала себя в декрет, потому что Мирон был долгожданным ребёнком. И теперь я не понимала, что делать.

Куда я уйду с сыном?

Будь я одна, сразу собрала бы вещи и, плюнув на все, прокричала Герману, что со мной так нельзя, но сейчас от моих необдуманных поступков мог пострадать Мирон.

А вдруг Герман вообще захочет у меня его отобрать?

— Крис! — донёсся до меня окрик мужа. — Вот ты где!

Герман подошёл сзади, обнял меня за талию. Я вздрогнула и чуть не закричала, чтобы он меня не трогал, но в последний момент сдержалась. Только положила ладонь на руки мужа, которые замком легли мне на живот и заставила отпустить.

— Кристин, ты что такая? Будто призрака увидела… — Герман развернул меня лицом к себе и замер, глядя в заплаканные глаза. По его лицу пробежала тень понимания, потом холод, а следом злость. — Ты что плачешь, Кристин?

— Мирон… — тихо сказала я, прижимая ладонь к губам. — Он так быстро растёт. Видишь уже какой.

Я перевела взгляд на сына, потому что было больно смотреть в глаза супругу, который предал меня. Предал нашу семью. Сына своего…

— И что из-за этого плакать? — расслабился Герман. — Ты что, Крис… Ну растёт пацан. Посмотри какой шустрый.

— Да растёт… — я снова отстранилась от мужа. Если сейчас я устрою скандал, если обнародую измену, то Герман может меня просто выгнать или наоборот лишить хоть какой-то самостоятельности. Если муж поймёт, что я знаю про его Настю, то свяжет мне руки. А мне надо хотя бы подготовить свой уход. Поэтому я, подавив в себе ненависть и боль, легко спросила. — Может ещё одного ребенка заведём?

Мне просто хотелось посмотреть в глаза мужу в этот момент.

Но Герман вдруг вскинул бровь и притянул меня за талию к себе:

— Ты же не хотела торопиться… — его губы прошлись мне по виску.

Я ощутила укол ненависти.

Изменял мне. Уже приговорил нашу семью, поэтому и не согласился.

— Четыре года. Думаю пора, — холодно заметила я, глядя мужу в глаза. — Тем более может быть наконец попробуем всякое, что я никогда и не делала…

Я склонила голову к плечу и заметила, как глаза мужа забегали.

— Что не делала? — уточнил он, а нитка пульса на шее забилась в истерике.

— Разное… — повела я плечиком, в душе сгорая от боли. Казалось вся кровь в венах стала вдруг огнем и только сильнее разжигала мои чувства. — Всякое. Ведь пока начнём делать ребенка, пока получится… Много времени ведь может пройти. Все попробовать успеем…

Меня аж трясло при взгляде на ошарашенное лицо супруга, но чтобы не нарываться, не дать ему понять, что я потребую развода в ближайшем времени, я мило улыбнулась, скрежетнув зубами, и прошла к столам.

Сразу же подбежала свекровь, стала благодарить за внука. Я кивала и улыбалась, стараясь сдержать слёзы. Я видела, как Герман, выдохнув, ушёл в компанию мужчин.

— Мама! Мама! — подлетел ко мне весь мокрый Мирошка и вцепился сырыми ладошками в подол платья. Я присела на корточки и приобняла сына, сама вся становясь влажной от пены. — Пойдём быстрее в шаре будем стоять!

И мы пошли.

Мирон был тем единственным из-за кого я не могла позволить себе слабость, поэтому весь праздник, свечи и торт я ходила с замершей на губах улыбкой. Когда Герман нас с Мироном обнимал, я почти не желала всех кар небесных мужу.

Хотела одного.

Развода.

Когда гости разъехались по домам, а я отпустила домработницу и уложила сына спать, Герман вдруг засобирался.

— Что ты делаешь? — уточнила я.

— Надо до работы доехать, забрать документы на новый проект, хочу ночью поработать, — отозвался нервно муж.

Теперь я видела все. То как он быстро и дёргано застёгивал ремень на джинсах, как натягивал футболку. Как отводил глаза, отвечая на мои вопросы.

Предатель.

Лживый предатель, который даже о своём сыне не подумал…

— Гер, — капризно протянула я, и муж вздрогнул. С момента рождения Мирона все капризы были только его, а я засунула свою внутреннюю, желающую многого, Кристину поглубже. Такие ноты и интонации для меня были давно забытыми. Для мужа впрочем тоже. Он медленно обернулся ко мне. — А я думала мы будем заниматься вторым ребёнком…

Я прекрасно понимала, что ничем мы заниматься не будем, потому что наша личная жизнь тоже претерпела изменения с рождением ребёнка и стала…

Обычной стала.

— Не сегодня милая, — хрипло сказал муж.

Мое сердце стучало в горле, а ладони вдруг стали влажными.

Я понимала, что не смогу молчать. Не смогу улыбаться Герману и ласково гладить его по плечу за завтраком. Не смогу быть любящей женой, потому что из меня сделали клушу, наседку, мамочку в декрете. Муж считал меня такой. Ведь у него на стороне огонь и экстрим.

Прищурив глаза, я тихо обронила:

— Я же знаю, что ты мне изменяешь…