– Я не могу поступить иначе, – сказал отец и выдал меня замуж за своего друга

Осознание того, что все кончено, сильно запаздывает. Я инстинктивно трясу головой, пока просто чтобы избавиться от разливающейся в глазах черноты, и с трудом разлепляю веки. Правда, это тоже помогает не сразу. Взгляд отказывается фокусироваться хоть на чем-то. Лишь бесцельно скользит по… залу?

Моргаю, наводя резкость. Перед носом мелькают четыре пальца, пять…

Так, стоп! Я что, в отключке?

Вскидываю голову. Сжимаюсь от обрушившейся на меня какофонии звуков: ора толпы, музыки, сопровождающей каждый бой, счета рефери, наставлений тренера. И опять резко глохну. В этот раз, правда, не до конца, звуки все же доносятся до меня, но будто сквозь толщу морской воды – глухо.

Вот это я огребла.

Вот это мне наваляли!

Свет софитов бьет по глазам, напоминая о летнем солнце. Наморщив нос, задираю голову. Я больше не здесь. Окружающий гул трансформируется в шум моря, знакомую речь и все те звуки, что у меня прочно ассоциируются с детством, летом, курортным городком на побережье обмелевшего моря, где я выросла. И папин голос.

Он оттуда, из детства, или…

С трудом возвращаюсь в реальность. Опираясь на руку, пытаюсь встать. А счет уже идет на семь, восемь… И, как я теперь понимаю, это последний раунд. В противоположном углу в синем шлеме – моя соперница. Кто бы мог подумать, что у нее получится победить? Я же никогда не проигрывала, а тут полностью облажалась.

Убеждая себя, что и сегодня ничего фатального не случилось, поднимаюсь. Как раз когда рефери останавливает бой.

Ну нет. Да нет же! Как так? Я готова продолжать! Подумаешь, нокдаун. С кем не бывает?

Оглядываюсь в полном отчаянии. Ловлю на себе взгляд отца. И хоть нет в нем ни триумфа, ни радости, меня все равно прошибает от макушки до пяток злостью. Как будто это он виноват в случившемся. Он, а не я сама.

– Вы как? Разрешите вас осмотреть.

– Все нормально, – вяло отбиваюсь, вот только кто меня будет слушать? Правила есть правила. Приглашенному на соревнования врачу плевать на мои душевные травмы. Наверное, потому что от них еще никто не умирал, в отличие от травм физических.

Хоть бы не расплакаться! Такого позора я не переживу.

Тренер расстегивает и снимает шлем. Говорит что-то наверняка обнадёживающее. Он у меня хороший. Всегда находит нужные слова, знает, как замотивировать, и как поддержать. А вот о чем он ни сном ни духом, так это о нашем уговоре с отцом, который сводит на нет все его старания и вот эти «в следующий раз…». Потому что никакого следующего раза не будет.

Подбородок трясется, как телефон на виброрежиме. Выплевываю капу – зубы стучат. Михал Иваныч сует мне воду, а я не могу. Ни пить, ни просто стоять под прицелами десятков глаз. Мне хочется провалиться под ринг, а лучше вообще навсегда исчезнуть. Да, вот такое я не имеющее чести позорище. Не могу заставить себя сдержать данное отцу слово. На этом фоне, казалось бы, все другое должно отойти на второй план, а мне все равно до смешного обидно, что когда я стала проигрывать, толпа начала скандировать имя моей соперницы. Сейчас я даже незнакомых людей готова винить в своем проигрыше.

Рефери подзывает нас к себе для оглашения победителя. Ирма подлетает к нему в ту же секунду, а я плетусь, едва волоча за собой ноги. Когда же руку моей соперницы поднимают вверх, я будто очередной удар пропускаю. Несмотря на то, что всем был понятен исход, именно в этот момент меня в полной мере догоняет осознание того, что это поражение для меня значит.

Ирма раскрывает объятия. Коротко обнимаю соперницу. Прижимаю к себе рывком и ухожу прочь, выполнив все положенные случаю церемонии.

Шаг, другой. С трудом подчиняю воле желание сбежать. Где-то здесь отец, но с ним мы все обсудим потом, сейчас же мой путь лежит к раздевалкам. На ухо что-то жужжит устремившийся за мной следом Михал Иваныч.

– Это был мой последний бой, – шепчу я, сжимая пальцы вокруг дверной ручки.

– Динар, да ты что? Ну не последний же это чемпионат!

– Ничего не получится. Все. Извините.

– Ладно, иди. Обсудим это все в другой раз. Ты точно нормально себя чувствуешь? Бледная, как поганка!

– Да. Все хорошо. Еще раз извините.

Это меньшее, что я должна тренеру, который воспитывал меня с детских лет. Это пока он не понимает, как решительно я настроена, а когда поймет, наверное, будет очень разочарован. Искреннее извинение – меньшее из того, что я должна этому человеку.

Отделавшись от Доброго, долго стою под душем. Чередую горячую и холодную воду, чтобы снять напряжение в мышцах. Девчонок в раздевалке немного. И всем им нет до меня никакого дела. Я убеждаю себя, что и мне до них дела нет. Подумаешь, будут и дальше ходить на тренировки, ездить на соревнования, побеждать, тогда как я должна буду выйти замуж!

Замуж. Просто какой-то кошмар.

Закидываю сумку на плечо и ловлю свой полубезумный взгляд в зеркале.

А что если сбежать?

Или для начала все же посмотреть, кого мне выбрал отец? Вдруг я влюблюсь без памяти? Нет, ну мало ли? Папа мне не враг. Он меня очень любит. Проблема в том, что наши вкусы касательно мужчин (ха-ха) вряд ли можно назвать похожими. Отец уверен, что мне с моим темпераментом нужна «сильная рука», а я, если честно, так не считаю. Я и в муай-тай пошла лишь потому, что в переводе это означает «поединок свободных».

Я не хочу отдавать свою жизнь во власть какого-то незнакомца! Но и против традиций собственного народа я пойти не могу. Во-первых, потому что другая культура мне чужда. Во-вторых – не желая разочаровать отца. Он и так мне позволял гораздо больше, чем позволялось другим девочкам в традиционных мусульманских семьях. Может, потому что кроме меня у него никого не осталось.

Выхожу из раздевалки, иду коридорами, проверяя телефон. Отец написал, что будет ждать меня в холле. А я не уверена, что готова к этой встрече. И к разговору, который за ней последует, пусть и не сразу. Без сил прячусь в нише за разросшимся деревцем в кадке. Откидываюсь затылком на стену. Ладно, может, я соврала, и сотряс у меня все же есть. Кажется, даже немного подташнивает. Или этим спецэффектам виной волнение?

Уплываю в какие-то свои мысли, в которые вдруг проникает приятный баритон. Едва заметные гортанные звуки в голосе наводят на мысли о том, что я невольно подслушиваю разговор земляка. Довольно интимный разговор, надо заметить.

– Привет, Амалия. Узнала? – пауза, которую мужчина дает той самой Амалии на ответ. И снова его слова: – Почему сразу нарушила? Может, я давал тебе время соскучиться.

Я чувствую, как незнакомец сыто скалится, говоря все это. И то, что он приближается! Теперь мужчина, кем бы он ни был, стоит так близко, что я, если напрячься, могу различить, что ему отвечают.

– Ну, нет. Такое ребячество не в твоем стиле, – доносится до меня смеющийся женский голос.

– Ты права. На работе была запара.

– Знакомо. Так чего ты звонишь? У меня со временем туго…

– Хочу встретиться. Куда за тобой подъехать? В офис?

Ответ женщины тонет в гоготе пробегающей мимо нас детворы. Но по последовавшим за этим словам незнакомца могу судить, что его отшили. И от этого мои губы растягиваются в восторженной улыбке. Вот бы и я так могла, а? Как было бы круто!

– Почему это? – интересуется мужчина с неприкрытым недовольством в голосе.

– Потому что у меня планы. Которые я не собираюсь менять.

Вот это да! Я понятия не имею, что собой представляет женщина, с которой говорит мой земляк, но она приводит меня в полнейший восторг. Интересно, понимает ли она, что для любого уважающего себя мужчины из наших такое поведение абсолютно неприемлемо? Да если бы я позволила себе нечто подобное… Нет, я такого не могу себе даже представить!

– Хм. Сабантуй у Сидельника? Я и забыл. Ладно. На завтра тогда ничего не планируй.

– А что будет завтра?

– До того или после, как я тебя трахну? Я еще не придумал, – гортанные нотки в голосе героя-любовника становятся более заметными, я в ужасе зажмуриваюсь. А?! Он действительно так сказал? Кто-то может себе позволить вот так говорить с женщиной? Ну нет… Кажется, меня действительно нормально так приложило.

Срываюсь с места, но тут, как, назло, свет в глазах опять вырубают. Чтобы удержаться на ногах, хватаюсь за то, что первым попадается под руку. Ветки фикуса трещат и гнутся под моим весом. Естественно, это все привлекает внимание мужчины, который все это время меня не замечал. Наши взгляды на пару секунд встречаются. Недовольный прищур темных глаз, сурово поджатые губы, смуглые руки в окоеме белоснежных манжет… Мамочка!

Срываюсь с места и припускаю к холлу. Только лямки от рюкзака хлопают по заднице. Вот влипла, так влипла! Знал бы отец, какому разговору я стала свидетельницей, так вымыл бы мне уши с мылом.

Стоп. А почему я решила, что он не узнает? Наверняка же за мной по пятам бежит охрана. Резко торможу и бросаю настороженный взгляд за спину. Да как бы ни так! На подходе к центральному холлу полно народа. Если за мной и следят – сейчас засланного казачка ни за что не вычислить.

– Динара!

– Папа!

Буквально падаю в отцовские объятия. Я родилась, когда папе было уже за сорок. Соответственно, сейчас ему за шестьдесят. Но гены и порода там такие, что ему ни за что не дашь его возраста.

– Выглядишь, как будто тебя били, – замечает, посмеиваясь.

– И точно так же себя чувствую. Поедем?

– Я тебя хотел кое с кем познакомить.

– Сейчас? – удивленно округляю глаза и развожу руки в стороны. На мне мешковатый спортивный костюм черного цвета. И черные же кроссовки. Уверена, совсем не так отец представлял мой образ во время знакомства с потенциальным женихом. А в том, что он именно жениха хотел мне представить, я даже не сомневаюсь. Папа и так долго ждал этого момента. И видно, его терпение подошло к концу.

Интересно, что бы он делал, если бы я выиграла? Сказал бы жениху, дескать, все, свадьба отменяется?

На мгновение мелькает параноидальная мысль, что папа как-то поспособствовал моему проигрышу. Но сколько я ни пытаюсь найти способ, как бы ему удалось это провернуть – не нахожу. К тому же мой отец – какой угодно, но не подлый. Для него, в отличие от меня, всерьез размышляющей о побеге, честь – не пустой звук.

И опять слезы подкатывают к глазам. Боясь разреветься, как бедный Пьеро, отворачиваюсь и за руку тяну отца к выходу. За нами тут же снимается несколько человек. После гибели мамы и братьев папа просто помешался на вопросах безопасности.

– Ты права. Наверное, сейчас не лучшее время. Иди в машину, я попрощаюсь с Мусой.

Муса. Вот как, значит, зовут моего потенциального мужа.

Ныряю в приоткрытую охранником дверь на заднее сиденье Майбаха. В отличие от машин простых смертных, которые не могли въехать даже просто на территорию, машина отца подъехала прямо к входу. Мне это кажется неправильным. Я за равенство и справедливость. Но папа учит меня, что справедливости в жизни нет. Не знаю, насколько это адекватное суждение, но оно, надо сказать, не оставляет пространства для иллюзий. Справедливо ли, что я проиграла бой? Объективно я и впрямь была хуже. Но ведь это только сегодня… Так справедливо ли то, что мне придется бросить дело, которому я отдала столько сил, из-за одной маленькой ошибки?!

Дверь в салон вновь открывается. Это папа садится рядом. И почему-то, прижавшись к его плечу, я окончательно расклеиваюсь. Закусываю губу, но это ничего не дает – всхлипы рвутся прямиком из души. Папа обнимает меня. Прижимает к груди, что-то нашептывает – ласковое и утешительное. Говорит, что все будет хорошо. Что я самая лучшая его девочка, и мое поражение этого вообще не меняет. Но от его горячей любви мне только хуже. Потому что я не смогу эту любовь предать. Не смогу убежать и тем самым отца опозорить. Говоря откровенно, я не смогу ему даже сознаться, что плачу вовсе не из-за своего несостоявшегося чемпионства. Ведь тогда придется объяснять, насколько мне отвратительна сама мысль о браке! Я не хочу, чтобы отец жил, думая, что силой меня заставил. Он этого не заслужил. Он не виноват, что я какая-то… не такая.

– Динара, доченька…

– М-м-м?

– Я не могу поступить иначе.

– Почему?

– Просто поверь. Не могу.